Which die for goodness, who have lived for crime.
…-Ну, что ж… Приступим к завершающей стадии,- Драко, морщась, полез в запыленный ящик стола (предварительно обезопасив его защитным заклинанием) и вытащил пачку бумаг. Надо сказать, ему пришлось здорово повозиться для того, чтобы хотя бы открыть этот секретер, в котором Малфой-старший (теперь уже, увы! покойный Малфой) хранил свою личную переписку и самые важные деловые бумаги.
В другое время он бы просто сжег шкафчик вместе со всем содержимым – Драко не отличался методичностью и целеустремленным нравом своего отца – но ему вскорости предстояло избираться на важный пост в Министерстве Магии,- а малейший несгоревший клочок с опрометчивым росчерком мог погубить дело.
Вряд ли эти бумаги понадобились бы кому-то через столько лет,- но береженого, как известно, бережет Мерлин; и потому наследник всех богатств клана теперь с нетерпением разбирал крошащиеся в руке пергаменты, сортируя полезные и опасные для него документы.
В огонь однозначно отправлялось то, что имело малейшее отношение к Упивающимся Смертью, некоторые Договора и расписки; но долговые обязательства довольно многих еще живущих политиков молодой человек бережно отложил до лучших времен. Возможно, в них крылась тайна, которая занимала его ум все последнее время.
Мистер Люциус Малфой, как говорили в семье, умер странной смертью. Нет, на него не наложили Непоправимое Заклятие, как ожидали сторонники и противники, и он не погиб во время какой-нибудь из отчаянных стычек с аврорами, и не закончил дни в Азкабане, как сторонник возродившегося Волдеморта. Он просто умер, в один прекрасный момент, предварительно несколько дней просидев взаперти в одной из темных комнат фамильного замка.
Что произошло с ним, сказать никто не мог. Мать, Нарцисса, с ядовитостью, свойственной всему семейству, говорила, что он скончался от горя, узнав, что «его любимый Томми» в очередной раз неудачно схлестнулся с Гарри Поттером. По времени эти два события, и правда, совпадали,- но Драко, унаследовавший цинизм отца, с трудом верил, что это возможно. Мистер Малфой был не из тех, кто отчаивается после которой уже (восьмой? десятой?) попытки Неназываемого. Его собственные дела были не так плохи, и, при определенном везении (в галлеоновом эквиваленте) он имел все шансы вырваться из Британии и избежать повторного разбирательства.
Правда, рядом не было его ангела-хранителя: Профессор Снейп пропал без вести еще до отцовской кончины,- но, в конце концов, не Снейпом единым пробивался Люциус все почти пятьдесят лет жизни, умудряясь балансировать на краю гибели.
Драко много размышлял о характере отца: во многом он завидовал его редкостной организации и хладнокровию; его ум был изощрен, как и его магия; мистер Малфой, казалось, стер из своей жизни все, что могло бы сделать его уязвимым,- и даже Темный Лорд никогда не пытался влиять на него, зная, что это бесполезно.
Драко со вздохом взвесил в руке пачку бумаг. Предстояла еще немалая работа,- и он принялся за нее, вдохновляясь примером почившего родителя. Он трудился методично, прочитывая каждый документ, стараясь не упустить смысла, сразу понять, насколько тот может оказаться полезным.
Он работал упорно, извлекая на божий свет новый бумаги; они были в идеальном порядке, разложенные по датам, по отправителям. Выгрузив все, молодой человек еще раз придирчиво осмотрел секретер, ища потайных отделений, хотя было понятно, что ему вряд ли удастся открыть их. Его внимание привлекла дощечка в одной из перегородок: она была настолько источена пальцами, что назвать отделение тайным язык не повернулся. Драко на всякий случай произнес несколько контрзаклятий и потянулся к полке, не очень надеясь на результат,- но дубовая пластинка отошла безо всяких неожиданностей, и в руки ему упал довольно пухлая пачка писем.
Драко хмыкнул. Аккуратно сложенные листки были скреплены «держателем» - особой разновидностью прижима, который уничтожал содержимое, если оно попадало не в те руки; обойти эту простую магию не было возможности. Молодой человек уже хотел, было, со вздохом положить пачку обратно,- но лапки паука, в виде которого была выполнена изящная игрушка, с легким щелчком отстегнулись.
Драко приподнял бровь. Это не могло быть случайностью,- отец был слишком внимателен к мелочам, чтобы допустить такое. Значит…
Он подхватил пачку и направился к любимому отцовскому креслу возле камина. Там, налив себе коньяку, он раскрыл первый конверт, истрепанный и старый, и вытащил пожелтевший от времени пергамент.
«Мистер Малфой!» - так оно начиналось. Затем следовали несколько вычеркнутых строчек, и снова:
«Не думай, что я не уважаю тебя, раз оставляю в самом начале эти помарки, но – я не знаю, как жить после всего того, что случилось!»
«Я уже не ребенок и понимаю, что такие вещи происходят сплошь и рядом между взрослыми людьми… Но, Мерлин меня возьми, что мне делать теперь, когда ты снова… Я всегда знал, что для Вас значу не больше, чем любое из Ваших увлечений, и мне непонятно, с какой целью Вы снова пришли ко мне через столько лет. Вы можете быть уверены, что никто никогда не узнает об этом и что это никак не отразится на Вашем сыне». Драко поднял брови. Изломанный почерк казался ему забытым, но будто бы смутно знакомым. Казалось, неровные буквы сами расступаются перед глазами, складываясь в слова; так, однажды научившись читать сложный узор нот, человек не забывает его до конца дней. И еще это упоминанье о нем…
С любопытством взявшись за следующее послание, он прочел:
«Люций! Я не нахожу себе места, как неприкаянный дух скитаясь по темным коридорам. Что ты сделал со мной? Моя душа, всегда столь ясная, мой разум, в котором всегда все было разложено по полочкам,- все это погибает. Я не могу думать ни о чем, кроме тебя. Твой голос преследует меня во сне; твой запах я чувствую на своих простынях. Почему ты не дал мне уехать, как мне хотелось? Зачем ты вернул меня? Чтобы стоять теперь, прижимаясь к стеклу, за которым течет дождь, и понимать, что все дожди мира не потушат пожар, пожирающий мою волю? У меня нет больше воли! Даже теперь я пишу, сознавая, что это еще один шаг, ведущий в пропасть, что этим я еще больше, еще глупее отдаю себя в твои руки… но я не могу не писать тебе. Кажется, твои поцелуи выжгли меня дотла,- и теперь мое тело из пламени; прошлое отлетело, как шелуха, и оно все теперь одето огнем… Меня ничто не может больше уронить, ранить, унизить… и даже ты не можешь сделать мне ничего, даже если завтра пройдешь мимо с холодным видом…».
«Как я не стараюсь, я все еще не могу верить до конца Вам… тебе. Я вспоминаю все, что знаю про тебя и ужасаюсь. Я вижу твои глаза, прозрачные, словно лед, и спрашиваю себя: не отражение ли они твоей души. Я почти, почти уговариваю себя, что надеяться – глупо; но твои слова тут же загораются в моем сердце, чтоб раскаленным клеймом выжечь из него недоверие: «Я люблю тебя!». «Не делай глупостей, Люций!» - так начиналось следующее послание.-
«Подумай сам, куда мы сможем направиться: ты – правая рука Неназываемого, и я – член Ордена?! Где нас не найдут, откуда рука Темного Лорда не потащит тебя на смерть или пытки?!
Если ты не боишься этого, подумай о сыне. Что ждет его без твоей помощи, без строгого взгляда твоих глаз, без твоей любви, которая не видна постороннему глазу, но которая оберегает его? Сразу все, бывшие друзья и враги, накинутся на Драко, желая причинить тебе боль…
Я знаю, что ты скажешь. Кто знает, не возненавидим ли мы друг друга, когда преграды меж нами будут уничтожены? Как долго мы сможем таить ревность, как долго ласки будут усыплять в нас воспоминанье о том, что мы – Слуги разного Лорда... Люций! Прости, но сейчас, когда мы встречаемся, считая минуты, ни мне, ни тебе не остается времени на ревность. Что будет, когда ты каждый вечер… Нет. Сейчас сама возможность проснуться рядом с тобой кажется мне таким недостижимым счастьем, что за него можно отдать все… Забудь об этом! Даже не вспоминай об этом, прошу! Я засыпаю каждую ночь рядом с той лентой, что была на твоих волосах… и жду, когда, наконец, кончится эта проклятая зима…» Драко перевел дух. Мысль о том, что отец изменял матери, не возмутила и даже не удивила его. И не воскресением Лорда объяснялись его отлучки по целым неделям из дому: они где-то встречались, забросив дела, чтобы остаться вдвоем, убежать из этого мира… Но новость о том, что отец собирался сбежать, с запоздалой неприязнью кольнула наследника. Что, если бы адресат согласился? Что сотворил бы Волдеморт с семейством беглого сторонника? Пусть этого ненормального ничто не пугало,- но должен же он был…
Он и сделал это. Потому что ему так приказали.
Но нет, это было не все… Что-то странное было в этих письмах. Он еще раз взглянул на почерк. Эти изломанные линии не могли отражать душу женщины. Неужели отец долгое время состоял в связи с мужчиной, столь прочной и постоянной, что ее не погасили ни его бешеный темперамент, ни испытанья, ни время?
Только один человек на земле был настолько крепко связан с отцом. Драко вздрогнул, вспомнив черные глаза и холодноватую медленную улыбку. Декан! Это было невозможно! С чувством гадливости он попытался представить, как руки отца обвивают шею любовника, а к губам приближаются губы. Мысль обожгла его, как огнем. Нет, все что угодно, только не это. Пусть лучше бы они оба сгорели от проклятия Волдеморта. В это невозможно было поверить; этого быть не могло!
Он отбросил пачку писем, словно они были поражены чумой, и торопливо налил себе коньяку. Когда блаженная невесомость воцарилась в голове, наследник рода Малфоев попытался привести мысли в порядок.
То, что маги имели однополые связи, для юноши не было новостью. Уже давно. То, что ныне покойный Темный Лорд не брезговал оргиями, тоже было ему не внове. Однажды ему самому довелось присутствовать на подобном. Жестом, не выбирая, Волдеморт вызвал двоих сторонников и указал им на алтарь.
Кажется, тогда он узнал голос девушки. На год младше его. Слизерин.
Тогда его затошнило и отцу пришлось увести его. Рука Люциуса была холодна, как лед. Драко не посмел ничего сказать,- отец тоже молчал,- и только позже, когда его тело изогнулось по Crucio, юноша понял, что так и не вымолвили отцовские губы.
-Никогда не показывай слабость.
Шепот прозвучал над ним, как дуновение ветра. Он оглянулся: тонкая фигура, появившаяся неизвестно откуда, заняла место отца. Лицо невозможно угадать под маской, волосы скрыты под капюшоном. Человек стоял твердо, будто отгораживая готового закричать подростка от его собственных страхов.
Ему тогда показалось, что он узнал,- и, не удержавшись, схватился за руку, показавшуюся ему твердой и сухой, как вырванный из книги лист.
Когда отец, освобожденный Лордом, с явным трудом поднялся и пошел на свое место, фигура исчезла.
…В ту ночь он не мог спать. Проворочавшись в постели почти до утренних звезд, несмотря на адскую ломоту в теле, юноша поднялся и вышел из спальни. Ему вдруг страшно захотелось упасть лицом в мокрую, пропитанную росой траву поместья и долго лежать, не вставая, чувствуя только запах земли и травы, глядя в начинавшее постепенно светлеть небо, усыпанное звездами. Он вырос здесь и более всего, пребывая в городе или Хоггвартсе, тосковал именно по нему – небу Поместья.
Его комнаты находились в том же крыле, что и отцовские: Люциус очень рано настоял на выселении сына из детской на половине матери, боясь, что мягкая, утонченная Нарцисса избалует сына. Покои были переделаны из старых комнат самого Люциуса,- и, наверное, хранили воспоминания не одного поколения наследников.
Внезапно Драко захотелось поговорить с отцом. Это желание было настолько сильно, что его не остановило даже позднее время,- и, подойдя, юноша решительно толкнул дверь отцовских покоев.
Звук он услышал не сразу. Возможно, он просто слишком поглощен был своими мыслями,- и слегка задержался лишь у порога спальни, подняв руку, чтоб постучать. И в этот момент услышал крик.
У Драко подогнулись колени. Это был голос отца,- и, раньше, чем понял, что делает, молодой человек уже ворвался в комнату. Отец, который не издал ни звука под Круциатусом Лорда… кричал!
…Сплетенные фигуры на затененной постели. Серебристые волосы, расплескавшиеся по ней, как поток. Второй мужчина был сверху, его тело казалось слитым с телом Люциуса, так что невозможно было различить, чьи руки от боли и наслаждения комкали простыню. На какое-то мгновение юноше показалось, что он ошибся и перед ним – мать и отец; но приглушенный
чужой стон заставил его в ужасе отшатнуться и броситься прочь.
…Они никогда не говорили об этом.
Так вот кто это был!
Драко почувствовал ярость – и одновременно растерянность. И этому человеку он, плача, поверял все свои горести! Тому, кто хотел отнять у него отца, тому, кто встал между отцом и матерью. Нет, Люциус не мог, не имел права делать это по доброй воле; наверняка была какая-то иная причина!
Почти не читая, выхватывая короткие строчки, Драко принялся вразнобой перекапывать письма, надеясь, что хотя бы одно отразит боль, страдание в тот момент, когда отец решил разорвать наскучившую связь.
«…Мне никогда мне не выпадало такого счастья, как эти короткие недели, когда…»; «Спасибо, что ты понимаешь и не торопишь меня с ответом»; «От тебя так давно нет письма, что я боюсь, не произошло ли чего-то…»; «Зачем ты отправился в эту проклятую вылазку? Ты не мог не предвидеть последствий! »; «Я знаю, что ты делаешь, то, что тебе представляется должным; не вини меня. Я уезжаю и прошу тебя не искать…» Он помнил этот внезапный отъезд Декана. Три недели. Его третий курс. Сторонники Лорда были убеждены, что Снейп отправился по их делам. Те, кто не любил полукровку, шептались, что он просто сбежал. Отец не отвечал на письма. Школьники ненадолго вздохнули.
Драко сделал еще глоток коньяку и продолжал читать.
«Я проклинаю тот день, когда впервые решил ехать! Проклинаю тебя и себя, - больше всего себя за то, что так сильно тебя люблю! Я презираю себя за то, что не могу тебе не писать,- но Люций, ты ненормальный; кто еще мог лететь за этой проклятой совой...?! Люц, я люблю тебя!» «Нет, не проси…»; «Я тоскую по тебе и считаю дни до момента, когда мы сможем встретиться. Почему ни одно колдовство не способно удлинить время, чтоб эти ночи длились всю жизнь?! У Минервы есть хроноворот; но я даже боюсь заикаться о нем, в ужасе, что кто-нибудь догадается, зачем он мне мог понадобиться… »; «Мне не впервой слышать упрек за измену…»; «…я не хочу тебя винить, но ты мог бы подумать, прежде чем являться в…»; «Прости, я не могу больше жить так; моя душа рвется при мысли…»; «Я ненавижу тебя!» «Оставь меня, Люций;…»; «Я прошу Вас, мистер Малфой, больше не преследовать меня..!»; «Люциус, прости меня за все, что сорвалось с языка! Ты в тысячу раз благороднее и лучше, чем я…»; «Мне все равно, что говорят эти засохшие в своих сплетнях люди. Поверь, во мне теперь больше решимости, чем…». Драко пробегал глазами эти истрепанные листочки; он видел, как корчится от мучений душа человека, которого все привыкли считать неуязвимым и которого отец готов был предпочесть всему на свете. Он понимал, что только крайним усилием воли им удавалось удерживаться от последнего шага. Он почти ощущал витавшую над любовником волю отца,- и с удивление заметил, что даты писем приближаются к злополучной отметке. Пятый курс.
«Ты говоришь, что Драко преуспел во всем без твоей помощи. Не хочу упрекнуть тебя, но ты не можешь оставить его прямо сейчас: поверь, именно в это время ты ему нужней, чем когда-либо…», и снова:
«Не торопи на меня, умоляю. Пойми, это не нерешительность: если бы дело было только во мне и тебе, то колебаний не было бы ни секунды. Но от тебя зависит жизнь еще одного существа,- и ты не имеешь право принести его в жертву этой бесконечной войне: крови твоего сына я не смогу вынести на своей совести». Он помнил это Рождество. Отец уехал, никому не сказав ни слова; мать пробормотала что-то, а сам Драко почувствовал себя более чужим в родном доме, чем когда-либо. Это было перед самым арестом.
«Я заклинаю тебя! Солги, придумай что-нибудь! Я не могу тебе всего сказать, но прошу тебя об одном: не ходи на эту проклятую вылазку!..» Они знали. Оба.
Драко подавил дрожь в руках.
Когда отец вернулся из Азкабана, беглецы уже скрывались в глухой деревушке в Ирландии; из краткого общения с матерью юноша знал, что мистер Малфой не объявился в Имении и не откликается ни на письма, ни на вопиллеры.
Люциус объявился внезапно; Драко помнил, как он вырос на пороге их убогого дома. Он впервые с того дня, как Драко пошел в школу, обнял сына и долго потом сидел в молчании у камина, слушая, как тот рассказывает ему о своих злоключениях. Снейп был тут же: прямой, молчаливый; казалось, он весь ушел в свои мысли и шевелился только чтобы поправить поленья в очаге. Глаза отца, не останавливаясь, скользили по темной фигуре; в одиннадцать он поднялся и безапелляционным тоном объявил, что юноше пора спать. Тот хотел запротестовать, но по выражению лица понял, что это бессмысленно; тогда он отправился к себе в комнату и, впервые с десяти лет, плакал как ребенок.
Потом уснул и впервые с момента побега спал без кошмаров.
Люциус не остался с ними, но стал появляться с завидной регулярностью. Были ли то угрызения совести (Драко хмыкнул) или запоздалое желание мира,- он не знал тогда и не понял сейчас. Может быть, потеряв все, Люциус, наконец-то обрел то, от чего вынужден был отказываться годами.
С ним были только те, кого он любил.
Однажды они долго сидели в комнате Драко; мистер Малфой потягивал кофе и порывался заговорить о чем-то, но так и не смог. Потом, внезапно, он подошел к окну и, раскрыв его, всей грудью вдохнул ворвавшийся порыв ветра. Его волосы всколыхнулись белой волной, голова запрокинулась.
-Ты чувствовал себя когда-нибудь счастливым, Драко?- ни с того ни с сего спросил он, медленно поворачиваясь к сыну. Тот нахмурился, не поняв, с чего этот разговор, и ничего не ответил. Тогда Люций потрепал его по волосам.
-Возможно, когда-нибудь ты простишь меня.
Драко хорошо помнил этот момент: никогда раньше он не видел в отцовских глазах страдания – и одновременно такого свободного, такого
живого выражения. Они проговорили долго: о планах Драко, об оставленной Школе, о разных мелочах,- но ни словом больше не коснулись странного вопроса, заданного мистером Малфоем. Тогда юноше показалось, что это было какое-то странное помрачение,- но теперь он понимал, что именно хотел сказать Люций.
Драко стиснул в руке письма. Он хотел бы с криком вскочить, обвиняя отца в подлости и предательстве,- но прочитанное наполнило его странным чувством. Он не признался себе в этом сразу, но он… завидовал отцу. Эти письма будили такое сладостное и вместе с тем животное чувство, что даже сейчас, после стольких лет, заставляли сжиматься сердце. Словно живые, они мягко грели руку, как будто умоляя не предавать огню чувство, заключенное на этих хрупких страницах. Он попытался представить отца и рядом с ним – человека, казавшегося его негативным изображением. Он словно ощутил бывшую между ними связь, яростную, словно огонь,- и нежную, как дыхание. В голове не могло уложиться, что должно было соединять
их, чтоб навеки связать этого яростного, бешено целеустремленного честолюбца.
Драко поколебался над последним оставшимся конвертом, но все же раскрыл его. И тут же выпрямился, увидев мелкий, быстрый, торопливый отцовский почерк. Казалось, мысль Люциуса обгоняет перо настолько, что оно не успевает даже дописывать слова.
«Заклинаю тебя всем святым, отзовись! Твое исчезновение сводит меня с ума.
Ты знаешь, ради чего я жил все это время. Ты знаешь, что у меня не осталось ничего, кроме тебя! Ловить твой шаг, догонять твою тень в темных коридорах замка; гончим зверем преследовать тающий запах трав, исходящих от твоей кожи; распластаться у твоих ног; любить тебя по ночам.
Я запрещаю тебе делать то, что ты хочешь. Твоя жизнь принадлежит мне. Когда все закончится, мы уедем оба, и уже ничто не будет мешать нам. Я требую твоего приезда в поместье. Там я сумею защитить тебя и себя. Люций.» Драко вздрогнул. Что-то ледяное будто коснулось его груди. Он посмотрел на дату: несколько дней до смерти отца. Что же произошло в тот день? Почему это письмо так и не было отправлено? Призвали ли их под свои знамена для последнего боя? Пришлось ли им выступить друг против друга, или – Драко ощутил, как по спине побежали мурашки,- произошло нечто еще более страшное? Он помнил лицо отца после смерти: как не старались гробовщики, им не удалось стереть следов ужаса, исказивших его черты. В несколько дней этот яростный, полный сил и воли к борьбе человек буквально зачах, сгорел изнутри, словно что-то вынуло из него самую душу. На похоронах один из родственников сказал: «Он выглядит как человек, которого поцеловал Дементор». Возможно, почти так оно и было, подумал Драко.
Он секунду помедлил, вслушиваясь в шелест писем. Но теперь они лежали, как мертвые, отдав до конца свою страшную тайну. Края листков ломались под пальцами; может быть, на них и впрямь было наложено какое-то заклятие.
Что было делать с ними?
Хранить, из сострадания, из непонятного скорбного почтения к отцовской воле, оставившей эти мгновенья любви на поругание времени и любопытного взора. Драко усмехнулся. Нет, отец бы не захотел такого исхода. Но тогда почему он сам не сжег их?
«Может быть, ты когда-то простишь меня…»
«Я прощаю тебя, отец,- подумал он, стискивая в пальцах листки, словно далекие руки, протянутые к нему через годы.- Я прощаю тебя даже за то, что не заслуживает прощения».
Он вздрогнул, когда за его спиною резко распахнулось окно.
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
